Глухой зимой его мы схоронили…
Но лишь настал период теплоты,
Взошли и распустились на могиле
Несеянные яркие цветы.
И я смотрел на их шальную смелость,
На их наивность, влажную слегка,
И мне в тот миг и плакалось, и пелось, -
Ведь я таким и помнил старика.
Его враги губили – не сгубили,
Жестокий век рубил – не разрубил.
Он говорил: «Чуть-чуть бы полюбили,
А я бы безоглядно полюбил!»
Чудовищная сила в хрупком теле…
Как старый камень, тусклые глаза…
Но как они сверкали и блестели,
Когда их мыла чистая слеза!
Судьба его не баловала слишком,
Всю жизнь учила: рот не разевай!
А он ЛЮБИЛ и бегал, как мальчишка,
Стремясь успеть в заполненный трамвай.
В его поступках смысла не ищите!
Коль смысл – ваш бог, вам не понять вовек,
Как уязвим, раним и беззащитен
Среди толпы творящий человек.
Да, он слабел. Мою надежду руша,
Когда в тиски сжимала пустота,
Он выпивал, споласкивая душу,
Хотя душа и так была чиста.
Но крепкою была его основа,
Неисчерпаем клад заветных сил.
Весною каждой возрождаясь снова,
Он людям в красках часть себя дарил!
Мне показалось: даже из могилы,
Из мира, где лишь чёрные кресты,
Сумев сберечь и в мёртвом теле силы,
Он вместо красок выплеснул цветы.
И осенью за скромною оградкой,
Что за бурьяном стала не видна,
Как бомж конфеты, с холмика украдкой
От тех цветов собрал я семена.
Они со мною вместе зимовали.
Когда в морозе плыли фонари,
Они, казалось, даже согревали
И освещали душу изнутри.
Прошла зима. И, в зелень одевая
Ряды холмов, вовсю спешит весна.
В карманы курток и пальто в трамвае
Тайком бросаю эти семена.
Пусть дело и смешно и безнадёжно:
Их вытряхнут, их ветер разметёт…
То, что хотел нам передать художник,
Я верю, что хоть где-то прорастёт!
